Дамба. Сырой пудинг снега. Очертания зловещей крепости впереди. Мы — странная ватага кавалеристов, писарей, поваров. Слева от меня, матерясь, и выворачивая ноги из сугробов пробирается начхоз довольствия. Откуда я его знаю? Я не видел его никогда прежде! Лошади послушно следуют за всадниками. Верхом здесь пройти невозможно. Вдруг, я уже в окопчике и слышу пронзительный крик:
«Танк!»
Меня вдавливает в снежное месиво широкая прохладная гусеница.
Просыпаюсь от собственного крика.
На часах — пять. Уф-ф! Это всё август! Мандраж как перед атакой, хотя я даже в армии не служил. Такие и подобные сны — верные спутники моего августа.
Я вдеваю ступни в отливки китайских шлёпанцев и, понятное дело, шлёпаю на кухню. Шлёпанцы, возможно — технологическое и эстетическое убожество, но я их люблю с такой же силой с какой их ненавидят мои соседи снизу (ходить в отливках по ламинату очень шумно). Видимо это от тяги к простоте и незыблемости форм. Что же до авторства отливок: может китайцы изобрели порох и компас, но деревянная обувь бедняков известна почти у всех народов.
Кухня наполнена до потолка рассветом. Ныряю в этот великолепный бассейн.
Чайник начинает вместе со мной радоваться жизни и урчать.
— Чайник, пригласим музыку на праздник?
— Включай!
У нас с чайником гадание не на гуще, а на музыкальной рулетке. Какая мелодия сначала прозвучит из приёмника, таким и день будет. Попадаем на заставку.
— Дорожное ради-о! — кудахчет приёмник.
— Это не в счёт! Песню давай
Приёмник на мгновение задумывается. Затем знакомый проигрыш и...
— Что это значит? — поворачиваюсь я к чайнику.
— То и значит! — кипятится он, — Сними меня с огня! Цой поёт, что чай уже на столе и всё находится в нас. Во мне то есть. А ты пустой, как коробка спичек. Наполнись чаем, чтобы я наконец познал твою приятную пустоту. И почему глупых называют чайниками? Их бы стоило называть Игорьками!
— А может он поёт о школьных переменах? — про себя грущу я.
Пора представиться. Меня зовут Игорем, а дети и чайник называют Игорьком. Дети — это мои ученики. Я преподаю русский язык и литературу в одной из московских школ. Ещё дети называют меня Палычем, хотя я — Игорь Валентинович.
Так меня прозвали девятиклассники в первый мой урок за худобу и очки. Чехов было бы официально и не смешно, а вот Палыч ко мне прилепился тогда.
Выключаю приёмник. Невозможно слушать песни на одной волне — столько повторов изо дня в день. Посидим, ребята, молча. В окошечко посмотрим, кому глаза Бог дал.
Вдруг пирамидка методичек на краю стола начинает с жужжанием
расползаться. Из под неё появляется «тапочек». Так дети называют мой кнопочный телефон.
— Ну иди, иди ко мне! Три дня здесь лежишь забытый, никому не нужный. Ого! Давно ты методички распихивал. Пять неотвеченных звонков. А сейчас кто звонит?
— Аркашка! — жужжит Тапочек. — Ответь ему немедленно!
— Доброе утро, Аркадий Михалыч! Да, проснулся. Нет, только сейчас увидал. Я вечером на пробежку уходил в парк. Телефон не беру. И, к сожалению, редко его проверяю. Молодец! Нет, Аркаша, можно говорить «увидал», но если хочешь показать выхолощенную речь говори, а главное, пиши «увидел» и «услышал». Да, не за что. Нормы — враги живого языка. А что ты хотел? Да я, в общем, не рыбак. Вот выпивать точно не хочу! Не девушка я. Объясни куда зовёшь... Хочу! Да я готов. Что брать? Найду. Договорились. Шесть ноль-ноль у парадного. Нет. У парадного. Потому что — подъезда. Конец связи.
— Ой, читатели-глубокоуважаемые, сейчас мне следует собраться, а встречусь с Аркадием Михалычем, сяду в машину, тогда продолжу рассказ. Пе-ре-мен требуют наши сердца!
* * *
Мы уже проехали хорошую часть пути и пора объяснить, что происходит.
Аркадий Михалыч, он же в узком кругу — Аркаша, пригласил меня и другого коллегу на рыбалку в родные места. Он уже год заманивал нас в озёрный угол новгородчины, который почему-то называл Валдаем, видимо, подразумевая возвышенность. Ездил Аркаша в деревню всей семьёй, то есть, с женой и дочкой, нагрузив нещадно машину продовольственными и другими заказами односельчан. А нынче, жена, уехала в отпуск в Ростовскую область к своим родителям и вернётся с дочерью Лизой только к началу учебного года.
Так что сегодня, кроме коробок с продуктами и стиральным порошком, в машине находятся: Аркаша — преподаватель физкультуры и ОБЖ нашей школы, Ринат Арсланов — наш учитель труда и я — ваш покорный слуга. Поскольку, мы с Ринатом безлошадные, другой возможности попасть к Аркаше на родину у нас нет. А то и не будет. Так что правильно предупредил меня по радио Виктор Цой — готовься к переменам и надейся на изменения. Открылось окошко возможностей.
Аркаша отработал в школе год, до этого служил в армии, воевал по контракту, был ранен, потерял ногу, после реабилитации, при содействии и под лёгким нажимом коллег по службе и жены, очутился в нашей школе.
О Ринате я знаю ещё меньше. Человек он молчаливый, сидит весь год в своём кабинете, в учительскую является только по требованию завуча. Но вот, с появлением Аркаши у нас начали происходить встречи и обмены мнениями. Будет так и дальше — познакомимся ближе.
Тем временем мы проехали райцентр с типовыми универсамами самообслуживания.
— Аркаша! А зачем же ты всю эту гору из Москвы прёшь, коли у них, как и во всей стране тоже самое на прилавках? Редкостей заморских, ведь, не везём?
Аркаша засмеялся беззвучно спиной и нашёл меня глазами в зеркале.
— Традиция такая в России — всё из Москвы переть. Опять же, о гостинцах думать не нужно и подарках. Купишь в том же магазине забавных хозяйственных прибамбасов — и хозяйки довольны. А вообще, ты прав. С этим нужно заканчивать. Так нет! Сами же звонят и просят: «Вот ты одной своей тётке купил яйцерезку, а мне нет. Не любишь меня значит?» А яйца ножом режут в пыль как фокусники и живут в соседних избах! Вроде не старые ещё, крепкие, а ведут себя как ребятишки. Да и я хорош, «московского гостя» играю.
Свернули на грунтовку. Аркаша кашлянул.
— Бойцы, слушай мою команду! Сейчас приедем в деревню, машину оставим, а сами на всю ночь на озёра. Завтра днём выспимся и вечером обратно рванём, если вам не понравится. А так бы можно и на-подольше остаться.
— Посмотрим, — переглядываемся мы с Ринатом.
***
Выехав через поле на пригорок машина пришвартовалась к первому же дому.
— Выходи. Приехали.
Из дома выплыла к нам женщина. Высокая. В платочке. Ловко поклонилась.
— Здравствуйте-пожалуйте, гости дорогие, проходите в дом!
— Здравствуй, мама — обнял её Аркаша, — познакомься, это мои коллеги Игорь и Ринат. А это моя мама — Зинаида Игнатьевна.
Мы по очереди пожали ей руку, а она левой похлопала нас бережно по спинам.
— Проходить они дальше сенец не станут. Выдай нам сапоги и мы уйдём. Отец-то там?
— Там-там, неугомонные, русалки вас утащи. Проходите в сенцы, вон вещи-то все в углу выставлены, — добродушно пробасила Зинаида Игнатьевна и направилась к машине вынимать привезённое.
Пока мы примеряли походную одежду и обувь, к машине, с шутками и смешинками приблизились две женщины. Аркаша, уже в куртке и сапогах вышел к ним раскланялся и расцеловался. По всему, это и были его тётушки. Как и Зинаида Игнатьевна, они были высоки, прямоносы и несуетливы. Это совсем не вязалось с моим представлением о деревенских хозяйках.
***
Поднявшись на очередной пригорок я вздрагиваю от радости. Слева и справа внизу в лучах заходящего солнца искрятся два озерца, а между ними, там, куда уходит тропинка — струится дымок.
Через пару минут мы оказываемся в сухом овражке, оборудованном под рыбачий лагерь. Под навесом с гирляндой рыбок длинный стол со скамьями, рядышком коптильня и шалаш из досок. В нём теплится очаг. Нас встречает Михаил, отец Аркадия, человек коренастый, улыбчивый, моложавый.
Посидев десяток минут за чем, нас вооружают спинингами и разводят в разные озёра учить навыкам ловли щук. С заходом солнца обучение заканчивается. Ринат доволен. Сам поймал щучку килограмма на полтора. Ничего, утром посоревнуемся!
Михаил рекомендует нам прилечь на лавках и подремать.
— Через час посвежеет — сами подскочете!
Так и делаем.
***
Просыпаюсь от холодка прокравшегося под одежду. Ринат и Михаил строгают распялки в шалаше над костром. Аркаша дрыхнет рядом с ними в спальнике. Вот кто умаялся!
Я нахожу себе место, В тесноте, да не в обиде.
Все занимаются своим делом. Никто не начинает разговора. И тут, я понемногу врубаюсь, что то, о чём пел Цой продолжает сбываться. Перехватив дыхание вспоминаю слова:
«Вместо огня — дым
Из сетки календаря выхвачен день
Красное солнце сгорает дотла
День догорает с ним..
это — про то, что было, а вот это — про сейчас:
Мы не можем похвастаться мудростью глаз
И умелыми жестами рук
Нам не нужно всё это, чтобы друг друга понять»
Это же про меня и про умелого Рината и про умудрённого Михаила и посапывающего Аркашку! Каждый хорош тем, что он есмь во мгновении. Мы — космический ансамбль. Аз есмь!
***
— Налейте чаю! —вдруг прекращает симфонию голос из спальника.
— Ну вот уже и соня заговорила! — смеётся Михаил и протягивает сыну дымящуюся кружку. Я с удивлением смотрю на него. Это прямая цитата из, некогда дефицитной, детской двойной грампластинки «Алиса в стране Чудес». Откуда человек, проведший детство и жизнь в озёрном крае может знать хиты своих городских сверстников? Понял! Я сплю.
— Бать, ты подарил Лизе эти пластинки и она слушала их ежедневно, пока не запилила одну сторону до невозможности. Скачал ей мр-3, но она плачет, говорит хочет слушать только с пластинки.
— Пластинка крутится, иголка передаёт шипение, пластинка заикается в знакомых местах. Ребёнку чудится, что он слушает живую беседу.
— А откуда у Вас она? Это так неожиданно!
— Нам её, вместе с проигрывателем и коробкой других детских пластинок, подарил Станислав Ростоцкий. Режиссёр такой был.
— Большой режиссёр! «Белый Бим — Чёрное Ухо», «И на камнях растут деревья», «А зори здесь тихие», «Эскадрон гусар летучих» с сыном Андреем в главной роли. Понятно! Я знаю! Он был заядлым рыбаком и приезжал отдохнуть в ваши замечательные места?!
— Не совсем. Отдыхал он в компаниях в других местах Валдая, а к нам, вернее к моему отцу, приезжал работать.
— Снимал?
— Нет. Не снимал. Прорабатывал тонкую канву фильмов вместе со своим любимым главным актёром.
— С…
— Правильно: с Вячеславом Тихоновым
На протяжении всего этого эмоционального разговора Ринат невозмутимо орудовал ножом. Сухое полено, медленно превращалось в изящную женскую фигурку.
— «Доживём до понедельника»? — дотронувшись до его плеча спросил серьёзно Михаил.
— А какой сегодня день? — не отрываясь от работы спросил Ринат.
— Уже суббота.
— А! Доживём! — уверил его мастер и ловко метнул стружку, ударом ножа, в костёр.
Мы заулыбались. Все прекрасно понимали, что громко смеяться сейчас не хочется и неуместно. Ринату, если будет интересно, мы всё объясним.
— Да, я совсем забыл. Это тоже их фильм. Ростоцкого и Тихонова.
— И многих других, коллектива, в первую очередь, который получил за «Доживём до понедельника» Государственную премию. Но все тонкости и акценты в роли учителя Мельникова, которого играл Тихонов, в огромной мере, были расставлены друзьями именно вот в этом шалаше.
— А вы при этом присутствовали или только ваш отец?
— Отец брал меня с собой и я всё слышал этими вот ушами.
— Расскажите, этого, ведь, и не прочтёшь нигде. А тут живой участник!
— С удовольствием! Думаю и тебе с Ринатом и Аркашке будет полезно послушать, то что я помню, потому, что история эта о школе, учителях, некоторых принципах жизни и труда и о поступках.
Михаил замолчал, собираясь с мыслями. Мы снова боимся нарушить тишину. Ринат отложил рукоделие, Аркаша выпростался из спальника и сел напротив меня.
***
— Станислав Иосифович Ростоцкий был, — дядя Миша подумал, — потомственным кадровым генералом!
Лица, всей троицы, вытянулись в изумлении от такого зачина.
— А вот, сами посудите. Дед — Болеслав Ростоцкий был царским генералом, отец стал медиком, но занимался генеральским трудом — организацией медицины в Советском Союзе. К самому Станиславу, сильные мира сего относились так, будто на его плечах сизмальства сияли генеральские погоны, такое свечение мощи исходило от него.
Ребёнком он посмотрел «Броненосец Потёмкин» и стал мечтать о кинокарьере. Юношей пришёл к автору «Броненосца» и сыграл роль в, так и неоконченном, фильме. Сергей Эйзенштейн рассмотрел генеральские звёзды на его плечах и рекомендовал подойти к задаче системно, наполниться глубиной наук и самой жизни, а затем пробовать себя в кинематографе. Поэтому в сороковом году Станислав поступил в институт философии и литературы, планируя затем пойти в институт кинематографии.
22 июня 41-го года. Ростоцкий стоит на площади, покупает в ларе сахар и муку, чтобы отправиться в байдарочный поход. И тут известное объявление из динамиков. Он так обрадовался, что геройство и на его долю теперь выпадет и ушёл в поход с ребятами.
Проходит год. Всех, рождённых в его, одна тысяча девятьсот двадцать втором году, солдатиков убило — не любит война зелёных. А его вдруг отправляют в учебку, в марийские степи и есть большая вероятность, что там он и встретит День Победы. Потому, как на должности, фотограф он. Нет у призывников нормальных фотокарточек. Но у Станислава есть возможность бежать. Его даже в Казань одного за реактивами посылают. И вот так он оказывается на фронте, фотокорреспондентом гвардейского кавалерийского корпуса.
В кавалерии советской не было такой строгой субординации, как в других родах войск. У кавалерии на войне другие принципы подчинения, нежели на параде. Чаще, отряд прорывается в тыл и действует на территории врага партизанскими методами. Поэтому, показав себя смельчаком, рядовой нашёл расположение и дружбу многих офицеров. И на допросах пленных присутствовал и к инспектирующему генералу на обед подсылался. Сам то, не видел погон золотых у себя и считал, что благосклонность и открытость товарищей, от того, что они верили в режиссёрскую звезду рядового и справедливо надеялись, что даже, если их убьют, то мечты, поведанные на биваке, Стаська донесёт потомкам.
Это важно, ребятки! Столько больших русских душ делегировали Ростоцкого своим полномочным представителем в кино! И снимал бы потом сто лет и не испил бы до дна братскую чашу. Так много открывается на войне чистому сердцу.
Дядя Миша помолчал. Потом, наощупь, ухватил, упрятанный в штанину, протез сына и так держался за него в протяжении следующего рассказа. Сначала говорил он от себя, но вскоре развернул на колене пожелтевшую бумажку и читал со слов героя.
***
— На ровенщине под Дубно боеспособная часть корпуса попала в окружение. Командованием было принято дерзкое решение: силами резерва, пополненного всем личным составом от конюха до повара и легкораненного идти в психическую атаку на крепость Дубно и тем ослабить силы, сосредоточенные на окружении.
Дело было в феврале сорок четвёртого. Наступать следовало в глубоком снегу. Кони проваливались. И когда Станислав спешился — раздался взрыв и его волной отбросило к , как из под земли, появившемуся танку. Танк переехал Ростоцкого. Жив он остался, потому что нижняя часть тела провалилась в окопчик.
— И тут я услышал дикий крик Симбуховского: «В бричку, в мою бричку!» Во всей этой истории я понял, что человек — самое выносливое животное, второго такого животного нету. Потому что, как потом выяснилось, когда подсчитывали весь мой путь, то выяснилось, что меня довезли, наконец, до госпиталя...через трое суток. Я не был не перевязан, я был в той же одежде, естественно, пропитанной кровью. У меня было раздавлено лёгкое, оторвана рука, раздавлена нога и я ещё ухитрился получить осколок в голову. Дышало одно лёгкое, Бричка по дороге перевернулась. Никому не желаю, с четырьмя сломанными рёбрами, упасть. Но я упал в лужу, а когда тебя ранят, то очень хочется пить, поэтому налакался из лужи воды. Самое страшное было потом, потому что меня, в результате, бросили. Меня из лужи переложили на сани и мы попали в болото. Кони, которые везли эти сани провалились по пузо и так стояли. Тот кто мог на берег выбрести, а это была целая вереница саней, выбрел, я не мог. Пролежал в этом болоте 28 часов. Но я никого не осуждаю. Ситуация такая...Я был абсолютно беспомощный, и молодцы ребята, что отняли у меня пистолет. Потому что, если бы они не отняли, то я бы, наверное, застрелился.
Я кричал. Кто-то проходил мимо и сказал: «Я тебя вытащу!». Он был немножко под этим делом. Страшно ругаясь матерными словами, он достал вожжи, бил близстоящую лошадь и она выскочила на берег. Затем он вытянул меня за живую руку верёвкой на берег и имел глупость посадить меня на лошадь, с которой я тут же упал. Раз рассказываю — надо и это рассказывать. Затем он привязал меня верёвкой к воротнику шинели и волок. Выволок на речку. На реке был лёд, а на льду вода. Вода заливалась за воротник и выливалась снизу, поэтому мне была сделана дезинфекция, которая была необходима после двух суток.
Там было ещё препятствие — взорванный мост. Опоры, на которые приставлены лестницы и по ним ползла пехота. Человек взял меня за живую руку и взвалил себе на плечо. Внизу бурлила вода, а он пошёл по этим лесенкам и пришёл на другую сторону.
А имени его я не знал. И уже из госпиталя написал письмо «Моему неизвестному другу». И вот тогда его нашли. И не только нашли, а наградили орденом. А потом его конечно убили. У него была очень необычная фамилия — Иванов. Он был командиром эскадрона.
Все надолго замолчали. Михаил не отпускал руки с Аркашкиной культи.
— Эту историю, записанную отцом, Аркашка любил слушать так же, как Лиза пластинку про «Алису в стране чудес» и, как оказалось, мечтал о страшных подвигах. Вот и намечтал. Отец и сын крепко обнялись. У нас навернулись слёзы.
— Попейте чайку, ребята. Тяжело по смертям да увечьям шпарить нам.
***
Ростоцкий с Тихоновым творчески «обвенчались» на съёмках фильма «Дело было в Пенькове» вышедшем на экраны в пятьдесят седьмом.
Это была первая полнометражная работа Ростоцкого и веская заявка на кинославу. Тихонов, как и все его товарищи по фильму «Молодая гвардия» получил эту славу в сорок восьмом. Он был уже хорошо узнаваем и сыграл в кино семь ролей. Но став главным героем их совместного фильма, Слава, окончательно влюбил в себя миллионы зрительниц.
Затем были совместные работы в «Майских звёздах» и «На семи ветрах».
***
Тем временем, хороший парень Гоша Полонский написал дипломную работу «Доживём до понедельника». Сценарий он писал по собственному опыту, поучив, одно время, детей английскому и русскому. Он писал с себя, «гадкого утёнка» с длинной шеей. Поэтому, когда Станислав Иосифович ухватился за сценарий и «потащил» в роль Тихонова — они крепко повздорили с Гошей. Любимец миллионов не вязался с представлением Полонского об утончённом, никем не понятом, интеллигенте. Станислав Иосифович уверил его, что тот недооценивает актёрский дар перевоплощения и тогда они с Тихоновым впервые приехали к нам.
***
— Слава, роль твоя, настолько многослойная, что это не даёт нам права оставить те слои, между нами, в умолчаниях. Вот я, тезисно, дома набросал, а ты подумай и добавь от себя.
Читает:
- во-первых: С одной стороны ты Мельников, а с другой, Илья Семёнович. Это ИО не национальность, а степень свободы, Слава. С таким именем ты не обязан быть представителем русского бытового менталитета. Ты не «простой русский человек». И как еврейский мальчик, который не хотел обидеть маму и поэтому стал психоаналитиком, ты получаешь право не ввязываться во все любовные романы, которые тебе предлагают сегодняшние героини, а быть верным любви к своей маме;
- во-вторых: но, Слава, ты фронтовик, не утерявший идеалов фронтового братства, поэтому женщина для тебя это ещё и символ. Она — дающая силу и упокоение, а не просто «дающая».
Ростоцкий отложил бумажку.
— Объясняю. В Харькове, в медсанбате, куда меня привезли были тяжелораненные. Среди них один парень, очень красивый блондин. Его ранило в живот. Фронтовики, обычно знали, что это дело безнадёжное. Он лежал и стонал. А ему не давали пить, а раненые очень хотят пить. Не дают пить, пока есть какая-то надежда. Потом, вечером пришёл врач и сказал: «Дайте ему пить». И мы все поняли, что этой ночью он умрёт. Ночью вошла сестра. Мне тогда она казалась пожилой. Ей было лет тридцать. Она подошла к его кровати, стала гладить его и руку и потом сказала: «А ты сладкое-то знал?». Не нашла другого слова, но нашла замечательное слово. Парень сказал: «Нет». Она оглянулась, мы все перестали стонать, мы все лежали нешелохнувшись, потому, что понимали, что сейчас произойдёт.
Она разделась и легла к нему в кровать. Если объяснять всё медицински, у раненных очень высокая потенция бывает.
Она сделала всё что могла и ушла. Ночью он умер.
Меня увозили утром. Она стояла в полушубке у двери. Было холодно. На мне было тонкое одеяло. Подо мной продуваемые, всеми ветрами, носилки. Она сняла полушубок и бросила его на меня. Этот полушубок я храню, покуда моль не съест. Потому что для меня...об этом по разному можно судить, и, найдутся какие-то люди, которые не понимают, что произошло… Но для меня эта женщина — Мадонна. Она не могла себе представить, что тот блондин уйдёт из жизни не узнав, что такое Женщина.
Поэтому:
- в третьих: мы обсуждаем в фильме тему счастья и даже секса, как возможной прелюдии счастливой жизни. Это будет скандал, но скандал разрешённый, ведь, там наверху сидят не такие ханжи… А Мельников, видевший на фронте «Мадонну» не находит ей созвучия в своём мире, кроме как в матери. Поэтому, его одиночество, это одиночество идеалиста-фронтовика.
Тема обсуждения секса вставлена мной, несмотря на протесты Полонского.
А теперь, Слава, ты идёшь на правое озеро, а я на левое или наоборот. Будем смотреть в озёрную глубину и разговаривать молча. А вечером сверимся.
***
Темнеет. Ростоцкий возвращается первым.
— Слава пришёл?
— Нет. Сидит весь день на озере не меняя позы. Мишка, сбегай, пошевели его, может он замест себя чучело посадил, а сам в Москву удрал.
Подхожу.
— Дядя Слава — ужинать зовут.
Тихонов медленно поднимает глаза. Я вздрагиваю. Взгляд водянистый, как из омута, Лицо земли чернее. Сейчас он выглядит старше Ростоцкого. Вдруг что-то происходит. Лицо розовеет, уголки глаз собираются в извесную миллионам улыбку. Он хлопает меня по плечу, даёт смотать удочку и, с уловом, неспешно идёт к шалашу.
***
Молча хлебаем из большой деревянной миски уху. Облизали ложки, засунули за голенища. У нас тут этикет строгий был.
— Нестыковочка получается , Станислав Иосифович!
— В чём, Славочка?
— Ну как же, по вашему, Мельникова окружают одни (смотрит на меня) самчихи...
Мы дружно смеёмся над выдуманным словом.
— Но это не так. И, главное, Наташа Горелова вернулась в школу из любви к Мастеру, а не к человеку, но Человека в мастере она не отрицает. Потому, тут должно произойти обратное, раз главный герой Мельников.
— Какое обратное, Славочка? — очень ласково, почти напевно говорит или мурлычет Ростоцкий. Так он никогда не ведёт себя. Что же сейчас произойдёт?
— Ну вы говорили о Мадонне. А здесь должна быть явлена мужская ипостась жертвенности. Он икона для многих. Для учеников — точно. Для Наташи. Но он не икона, а живой и зрелый. И поэтому поступить должен зрело.
— Стоп! — скомандовал Ростоцкий, — Снято.
Я стал оглядываться. Камеры нигде не было. В этот момент Ростоцкий указал отцу глазами на меня. Я еле уловил.
— Мишка! Пойдёшь на боевое задание! — обращается ко мне Ростоцкий. Я киваю и уже вскакиваю в готовности. — Днём мы не даём тебе «печь блинчики», рыбу пугаешь, а сейчас самое время. Пойди на озеро и испеки каждому по тристо блинов. Слабо?
— Никак нет! Разрешите идти, товарищ режиссёр!
Под хохот я выползаю из шалаша и прихватив ведро мчусь к озеру. Ведро мне нужно чтобы их перехитрить.
***
С полным ведром каменьев я приближаюсь к шалашу. Вот, отсюда их хорошо слышно. Буду кидать редко, когда они станут замолкать и прислушиваться
***
Говорил Ростоцкий.
— А я и не отменяю систему Станиславского, но ухватился за этот сценарий именно из-за тебя, Славка! Из-за того, что Нина мне уже плешь прогрызла. Видишь? Четыре года, как от тебя ушла Нонна, ты киснешь, ты чахнешь, Слава... и эта роль — твоё спасение и преображение.
Замолчали. Я схватил камень и швырнул его в озеро. Бульк получился звучным.
— Каким это образом роль Мельникова — моё спасение? Мне трудно об этом думать, помогай.
— Вот то-то, что трудно. И этот труд увидят и оценят зрители. Если всё получится — из заурядных героев-любовников ты перешагнёшь в амплуа, которых, кстати, Станиславский не признавал, дак вот, Славка, перешагнёшь из амплуа героя-любовника через резонёра — в короля. Тебе пора становиться королём. Этого, по понятным причинам нет в нашей драматургии, но мы никого не спросим. Если ты в кадре явишь победу над собой, то сыграешь в отпущенный тебе срок таких королей, которых наш кинематограф не видывал!
— Вы так волнуетесь, Станислав Иосифович, может быть поэтому я вас плохо сейчас понимаю. Объясните, что я должен с собой сделать в кадре?
Я вне очереди бросил камень, чтобы не заставлять их прислушиваться.
— А это ты сам нам сейчас расскажешь, Славочка! Но после того, как я посвящу тебя в сверхзадачу.
Я бросил два камня, один за другим.
— Результатом твоей роли должно стать, так желанное тобой, личное семейное некиношное счастье. Вот ты мне жалуешься, что упустил своего Андрея Болконского. Я согласен с тобой, в нём нет правды жизни. Актёр, который его играет — смертельно чего-то боится. А Бондарчук сыграл на этом в тебе, ведь, Наташа не поверила, что ты, Станислав Тихонов, её любишь и поэтому твой герой погибает. Ты убил Болконского, а не Толстой и Бонапарт. Поэтому гордись, Слава, у роли Болконского есть достойное прочтение.
— Друзья мои, товарищи дорогие! — навзрыд выпалил Тихонов — Сейчас я вам всё расскажу...
— Попей, Славка, водички, — услышал я голос отца.
— Бондарчук мне давал задание и я его с треском провалил.
Я должен был признаться в любви реальной девушке. Хоть, сам и не мальчик, но ничего не могу с собой поделать, мне нравятся молодые, почти юные и Наташа Ростова соответствовала моим человеческим возрастным претензиям к избраннице. Бондарчук обязал сделать предложение влюблённой в меня девушке. Проходит неделя. Бондарчук торопит. Наконец, я отдаю себе отчёт, что мне реально нравится восемнадцатилетняя Надя Репина. На актёрском учится. Загвоздка в том, что первый фильм вышел в прокат и я вижу, что девушка влюблена, но влюблена не в меня, а в роль Андрея Болконского. Я приглашаю её домой зачем-то, а она, представьте, соглашается. Что делать? Как признаться в любви? Ну, думаю, посимулирую пока. Открыл холодильник, там только квашеная капуста. В шкафу бутылка коньяку. Выпили, закусили и… я завис. Как же это я ей предложение сделаю и зачем, может она от Андрея Болконского предложения ждёт, а я, Слава Тихонов, задрот несчастный, ей совсем не подхожу. Видит она такое дело, вскакивает, говорит, что на пару опаздывает. Спасла меня девочка от позора. Я потом закрывал недоразумение, подвозил её и сказал, что был влюблён и не мог признаться. А она, почти сразу за муж тогда выскочила. Может, уже невестой в моей квартире сидела.
Отец и Станислав Иосифович долго смеялись и Ростоцкий называл Тихонова Подколёсиным. Тихонов тоже повеселел. Я подумал, что пора возвращаться.
— Разрешите доложить, товарищ режиссёр. Девятьсот блинчиков готовы.
— Чем докажешь?
— Кругами на воде. Идите считайте.
— Шёл бы ты домой, Михаил! — буркнул отец. И тут сработал добрый Тихонов.
— Куда ты его в темень посылаешь. Пусть ложится и спит здесь.
Я с готовностью зевнул и стал пробираться за широкую спину Ростоцкого, но проползая через отца не упустил крепкого подзатыльника. Это должно было произойти, так как было правдиво. Так я на практике начал постигать плоды системы Станиславского.
***
Дальше начался откровенный цирк.
Какой режиссёр не мечтал стать плохим актёром и кто из выдающихся выпускников театральных училищ наизусть не знал «Женитьбу»? Поэтому Ростоцкий, умилённый Славиным откровением, стал разыгрывать диалог Кочкарёва и Подколёсина. Тихонову ничего не оставалось, как отыгрывать свои мячи.
— Стало быть, сердце ей ты уж открыл?
— Да вот только разве что сердца ещё не открыл.
— Вот те история! Зачем же не открыл?
— Ну, да как же ты хочешь, не поговоря прежде ни о чём, вдруг сказать с боку припеку: «Сударыня, дайте я на вас женюсь!»
— Ну да о чём же вы, о каком вздоре толковали битых полчаса?
— Ну, мы переговорили обо всём, и, признаюсь, я очень доволен; с большим удовольствием провёл время.
— Да послушай, посуди ты сам: когда же всё это успеем? Ведь через час нужно ехать в церковь, под венец.
—Что ты, с ума сошел? Сегодня под венец!
— Почему ж нет?
— Сегодня под венец!
— Да ведь ты ж сам дал слово, сказал, что как только женихи будут прогнаны — сейчас готов жениться.
— Ну, я и теперь не прочь от слова. Только не сейчас же; месяц, по крайней мере, нужно дать роздыху.
— Месяц!
— Да, конечно.
— Да ты с ума сошел, что ли?
— Да меньше месяца нельзя.
— Да ведь я официанту заказал ужин, бревно ты! Ну, послушай, Иван Кузьмич, не упрямься, душенька, женись теперь.
— Помилуй, брат, что ты говоришь? как же теперь?
— Иван Кузьмич, ну я тебя прошу. Если не хочешь для себя, так для меня по крайней мере.
— Да, право, нельзя.
— Можно, душа, всё можно. Ну, пожалуйста, не капризничай, душенька!
— Да, право, нет. Неловко, совсем неловко.
— Да что неловко? кто тебе сказал это? Ты посуди сам; ведь ты человек умный. Я говорю тебе это не с тем, чтобы к тебе подольститься, не потому, что ты экспедитор, а просто говорю из любви... Ну, полно же, душенька, решись, взгляни оком благоразумного человека.
— Да если бы было можно, так я бы…
На этом месте, вся компания, давно подначиваемая отцом, стала биться друг об друга головами и плакать от смеха. Правда, и часть диалога и битьё головами происходили уже на воздухе. Светало. Наступал час клёва.
***
Порыбачив с утра и выспавшись гости уехали. Приезжали ещё в процессе съёмок,но отец, понимая серьёзность происходящего не брал меня с собой.
Повзрослев, и поступив, после армии, на сценарный факультет ВГИКа я попросил отца досказать мне эту историю.
Оказалось, что у Вячеслава Васильевича была на примете юная переводчица. Незадолго до описываемых событий он озвучивал героя Алена Делона в «Мужчине и женщине». И, видимо, «звёзды так легли», что штатная переводчица не смогла прийти и попросила свою подругу. В эту подругу и влюбился Тихонов. Приходит к Ростоцкому и докладывает словами Подколесина: «Изволь, я готов жениться». Ростоцкий просит фото избранницы. И когда Тихонов его приносит, они отдают фото ассистенту по актёрам. Через несколько дней дяде Славе устраивают смотрины с кандидатками. Он выбирает на роль Натальи Сергеевны, юной учительницы, Ирину Печерникову. Сходство внешнее — условное. Я видел обеих. Но Тихонов так решил.
Далее, молодой актрисе Печерниковой Ростоцкий «спускает» сверхзадачу. Её героине, а не матери, суждено стать Мадонной фронтовика Мельникова. Нужно стать старше и мудрее своего дорогого учителя, но не с первых кадров, а как бы, по ходу сценарных событий обогнать Мельникова в духовном развитии. И сообщить ему об этом.
Действие фильма занимает три дня. Четверг, Пятница. Суббота. Первые два дня герой Тихонова испытывает почти физические муки. Критики объясняют это зрителям духовным поиском героя. Ростоцкий называет это проще — вызреванием до поступка. Сам актёр должен перейти черту и сделать предложение переводчице Тамаре.
По сценарию, кульминация должна произойти в пятницу вечером, когда, не одержавший моральной победы над директором, своим однополчанином, спасшим Мельникову жизнь, вынеся его на себе из окружения, Илья Семёнович выходит в приёмную и видит глаза Натальи Сергеевны. И узнаёт в них свою фронтовую Мадонну.
Дальше: кульминация продолжается счастливым возвращением домой и примирительной беседой с матерью. На момент этой съёмки, Тихонов принимает решение признаться Тамаре в любви и попросить её руки.
Тут же снимается сцена.
Илья Семёнович смотрит в окно.
Мама: «Опять моросит?»
Илья Семёнович: «Мама, ты не замечала, что в безличных предложениях есть какая-то безысходность. Моросит. Ветрено. Темнеет...Знаешь почему? Не на кого жаловаться. И не с кем бороться».
Кажется, всё то же вчерашнее резонёрство, но оно уже умирает в Мельникове. Он садится за инструмент и зачинает гимн новой жизни.
Всё что происходило с Мельниковым с утра субботы снимали после признания Тихонова своей будущей жене.
Таким образом, перед зрителями за полтора часа прошёл невиданный сюжет о преображении человека. И это, как и другие находки режиссёра и коллектива сделали картину выдающейся.
Отдадим дань супруге Станислава Ростоцкого Нине Мельниковой. Она сыграла роль завуча Натальи Сергеевны и была вдохновительницей «сверхсекретного» проекта по обустройству личной жизни Вячеслава Васильевича.
В супружестве с Тамарой Тихонов прожил с момента окончания съёмок до конца дней.
***
Наступило утро. Дядя Миша, окончив роль неутомимого рассказчика засобирался домой. Он и нам предложил, не рвать блесну, а отдохнуть дома на мягких перинах. Все трое выразили желание остаться на озёрах. Оставшись одни, мы стали засыпать Аркашу вопросами:
— Твой отец — сценарист?
— Как Ростоцкий познакомился с твоим дедом?
— Что ещё связано в нашем кинематографе с этими озёрами?
И Аркаша рассказал, что дед и Ростоцкий познакомились на фронте, Отец сделал предложение маме Зинаиде Игнатьевне на своём втором курсе, но она наотрез отказалась переезжать в город, отец перевёлся на заочное и вернулся в родной край. Работал редактором районной газеты. Во время съёмок «Белого Бима» друзья приезжали снова и много спорили. Споры оказались полезны. Они опять отхватили госпремию. А озёра с тех пор так и называют «Стасово» и «Славино».
Иллюстрации:
http://www.moscowuniversityclub.ru/article/img/12759_73323857.jpg
https://s8.cdn.teleprogramma.pro/wp-content/uploads/2019/01/fc181e9444c4e01740dbce47dcb8ee59.jpg
Комментариев нет:
Отправить комментарий